Дом, в котором… [Издание 2-е, дополненное, иллюстрированное, 2016] - Мариам Петросян

Бархатную, жаркую тишину, о которой он с прошлого лета успел позабыть, словно ее и не было. Тишина давила и обволакивала. За считанные минуты она затопила Дом целиком, от подвалов до крыши, и он как будто сделался больше, заполненный ею.

Кузнечик шел быстро, вдруг испугавшись, что остался совсем один. Он знал, что это не так, но не мог подавить глупый детский страх перед пустотой и безмолвием. Коридор пах старшими, их сборами и спешкой.

Скоро этот запах исчезнет, уборщицы выметут его вместе с мусором и вытравят мастикой, комнаты станут голыми и безликими, какими он увидел их в первый раз. Ускорив шаг, он почти вбежал в Чумную комнату. Она была пуста. Кровать Волка стояла застеленная. Кузнечик присел на нее, стряхнул с кед песок и постарался не пугаться. То, что Волка не было в спальне, еще не означало, что его нет нигде. Слепой тоже должен был где-то быть. Тут Кузнечик вспомнил прошлое лето и сразу понял, где его искать. Там, где Лось. А Лось прошлый летом жил в кабинете директора…

Кузнечик побежал обратно в коридор и бросился к директорскому кабинету. Пнул дверь — и сразу их увидел. Волка, Лося и Слепого. Они сидели в ряд на подоконнике и совсем не удивились его появлению. Как будто знали, что он придет. Волк улыбнулся, а Лось еле заметно кивнул, одобряя его выбор. Подвинувшись, они освободили ему место. Кузнечик втиснулся между ними и почувствовал себя счастливым. И еще он вдруг понял, что это лето будет замечательным.

Оно и было замечательным. И розово-золотые утра, и теплые дожди, и запахи, витавшие в зашторенных комнатах. И птица.

Они увидели ее однажды на спинке скамейки под дубом. Красивую и яркую, как игрушка, полосатую, с оранжевым хохолком и кривым клювом. Все лето было, как та птица.

Лось вывозил их за город на Жуке. Жук был машиной, как будто собранной из десятка других машин, причем таких, которым место на свалке. Он пропускал дождь и ветер, уставал от долгих прогулок, а на крутых поворотах терял детали своего таинственного организма. Жук любил выбирать маршрут сам, и ему подчинялись. В противном случае мотор глох, а Жук застревал в самых неподходящих местах. И оставался недвижим до тех пор, пока ему не предоставляли свободу действий.

Но где бы ни застрял Жук, их это не расстраивало. Они грелись на солнце, исследовали придорожные лужи, завтракали бутербродами и никогда не возвращались в Дом с пустыми руками. В русле одного обмелевшего ручья Слепой откопал длинный подсвечник, позеленевший от старости. Кузнечик нашел на свалке колоду карт с голыми женщинами, которую Лось сразу выбросил. Волк то и дело притаскивал откуда-то насекомых устрашающего вида. Лось однажды нашел лупу в кожаном футляре. Вечерами они пили чай на балконе директорского кабинета и рассказывали друг другу страшные истории. А с одной прогулки они не вернулись к ужину. Жук закапризничал, и пришлось заночевать в нем с остатками бутербродов и бутылкой воды. В эту ночь рассказы были о жертвах кораблекрушений и о заблудившихся в пустынях. Воду выдавали маленькими порциями. Слепой слышал хохот гиен, а Волк уверял всех, что видит мираж с тремя пальмами и колодцем.

С другой прогулки они вернулись впятером. Толстый белый щенок плебейских кровей стал их лучшей находкой. Находка — щенок оказался девочкой — была безнадежно беспородна и безнадежно невоспитанна. Брюки мальчишек покрылись жирными пятнами и белыми волосками. Ножки директорского стола приобрели покусанный и замусоленный вид. Лось выстругал для Находки жевальные палочки. Они валялись повсюду и собака грызла их с упоением, не забывая при этом о ножках директорского стола, ботинках Лося и щиколотках мальчишек.

Несколько раз они ночевали на крыше в спальных мешках. Лось рассказывал о созвездиях. Они брали с собой фонарики, термос и одеяла, а один раз взяли и Находку, которая скучала без них и жалобно выла в пустом кабинете. На крыше Находку привязали к каминной трубе, но это понравилось ей еще меньше, чем одиночество внизу.

Еще был запуск воздушного змея — желто-лилового с раскосыми глазами. Он повис над двором, таинственно улыбаясь и трепеща хвостом, а они по очереди держали его за нитку, наблюдая, как от порывов ветра меняется выражение китайского лица. Был обед по рецептам австралийских аборигенов. Огонь для него пытались добыть трением палочек, но получили с помощью зажигалки. Еда получилась ужасной, как следовало ожидать, но аборигены были невзыскательны и остались довольны. Тогда же прилетела та странная птица и принесла с собой трехдневный дождь и запахи осени. Жука пришлось спрятать в гараж, а лапы Находки мыть после каждой прогулки.

Когда наконец вернулся серодомный народ — взбудораженный, загорелый, переполненный впечатлениями и рассказами, — они встретили их с сожалением. Потому что лето кончилось, и все они, кроме взрослого, знали, что второго такого лета уже не будет.

Старшие и младшие, воспитатели и няньки заполнили Дом так быстро и привычно, будто и не уезжали. Директорский кабинет перестал быть самым интересным местом в мире и превратился в… директорский кабинет — место паломничества учителей и воспитателей, телефонных звонков и ответов на них. В то, чем и полагалось быть директорскому кабинету. Находка отправилась во двор. Раскосого змея несколько раз запустили, потом забросили на чердак и забыли. Чудесная птица и трехдневный дождь никого не заинтересовали. Стены Чумной комнаты украсились связками ракушек и лесных орехов.

Последний бой Помпея

В Серодомном Лесу сегодня вода протекает на нас с небес,Выбирайся из мха и соседа буди. Дождь идет и танцует Лес!Не видно глаз и нету лица,и вымокла шерсть, и так без конца,И нету правды в письме моем, том,что лежит под черным дуплом.Просунь же руку, достань и прочтичерных зверей на белой бумаге,Они тебе скажут, и ты не молчи, расскажи другим правду.Ту правду, которой там вовсе нет, придумай сам и беги,В колючей траве оставляя следшестипалой когтистой ноги.Беги и пой, кричи и танцуй, ты урод,пусть знает весь мир —Ты родился от дерева и от струй лесного ручья под ним.Припев:Ура, Ура! Куснем муравья!Закинем уши на горб!И дружно спляшем и дружно споем!Мы — гордый лесной народ!

Тишина, съевшая мир с перемещением стаи в Могильник, продолжалась, как будто они все еще не вернулись. Шумное утро растворилось в ней без следа. После у роков Сфинкс и Слепой влезли на подоконник и молча курили там, каждый со своей пепельницей. Горбач увез гулять Толстого. Македонский спрятался на кровати Горбача. Табаки сидел столбиком, горестный и тихий, демонстрируя свою скорбь. Магнитофон шипел вхолостую. Самая неприятная тишина там, где много людей молчат. Мы варились в ней до обеда, и в столовой я понял, что больше не в состоянии ее выносить. Она давила, как что-то живое, что-то, что может задушить. Потом я сообразил, что тихо не только за нашим столом. Во всей столовой царила тишина. Даже музыка, включавшаяся обычно очень громко, казалась приглушенной. Можно было расслышать, как в кухонном блоке за стеной переговариваются и стучат посудой. И я по-настоящему испугался. Даже руки задрожали.

Звонок к окончанию обеда тренькнул и захлебнулся, как заколдованный. Обычно сразу после него поднимался грохот, и вторая наперегонки кидалась к выходу в такой спешке, словно воздух столовой вдруг делался непригодным для дыхания. В этот раз они почему-то не побежали. Только от Фазаньего стола отъехала пара колясок, но, покружив у двери, вернулась.

— Пованивает безобразиями, — прокомментировал Шакал. — Чуете?

Не почуять было трудно. Как только мы начали подниматься, от стола шестой к нам подошла делегация из трех Псов, и Лавр торжественно вручил Сфинксу какую-то записку.

— Помпей просит вожаков всех стай собраться в Кофейнике для обсуждения важного вопроса, — зачитал Сфинкс. Пожал плечами и передал записку Слепому.

Кажется, после этих слов заговорили все одновременно. Тишину разнесло вдребезги. Между столами забегали Логи. Фазаны сбились в кучку с таким видом, как будто ожидали нападения.

— Это подлость! — крикнул Стервятник, перекрывая возбужденный гул голосов. — У людей траур!

Помпей извиняющимся жестом поднял руки.

— Я сочувствую, — сказал он. — Но это не меняет дела.

Стервятник презрительно скривил рот, и Птицы дюжиной кривых зеркал отобразили его гримасу.

Выезжали мы в окружении подпрыгивавших, тараторивших Крыс. В дверях образовался затор, и в нем застряла половина тех, кто желал идти рядом и заглядывать нам в лица. Большая игра Дома резко перешла в активную фазу.